Рябиновые бусы
Александр Балашов
Всю жизнь Захар любил лошадей. С тех самых пор, когда его, маленького пацанчика, отец начал брать с собой на колхозную работу – в конюшню. В конюшне пахло сеном и лошадиным потом. Частенько гарцевал он перед Даркой на каком-нибудь горячем жеребце, пусть без седла, но с настоящей уздечкой. Любил Захар промчаться по деревенской улице, под окнами Морозовых, на гнедом скакуне да так, чтобы пыль столбом, а от звука копыт рябь по экрану телевизора побежала... Мать Дарки, сухая болезненная женщина, только укоризненно качала головой и говорила дочке: «Опять твой Чудила хулиганствует, класс свой показывает!.. Дурная голова покоя ни ногам, ни заднице не даёт».
Дарья, которая тайно ото всех любила чудака Захара, прозванного в деревне Чудилой, как могла, защищала Захара. Да разве деревенских баб, коли они что-то вбили себе в голову, переубедишь?
После армии всего одно лето и поженихался Захар. «На улицу», как назывались молодёжные сборища в Антоновке, он ходил в пэша - полушерстяной парадной гимнастёрке, с армейскими значками на груди. Походил по гостям, по родственникам, близким и дальним, а в аккурат на Покров Захар и Дарьюшка расписались в сельсовете. И свадьбу сыграли. Всё, как говорится, чин-чинарём. Дарья Морозова была в белом платье, которое мать ей сшила ещё к школьному выпускному балу. Только две вставочки по бокам вшить пришлось, чтобы шов не расползся на свадебных торжествах. Платье было нарядным, почти не ношенным, но зависти у незамужних подруг не вызывало. А вот удивила так удивила всех Дарья янтарным ожерельем, которое ей прямо в сельсовете надел на лебединую шею Чудило – Захар Чудилов, известный всему околотку как «всадник без головы», гроза садов и огородов, а нынче завидный жених, отслуживший в «строительных войсках» (по-простому – в стройбате), где на дембель, по словам Захара, даже выплачивали энную сумму.
...Захар проснулся, но глаза долго не открывал – всё раздумывал, к чему это ему приснился отец и Дарья с их младшеньким, с Сашкой, которого она с пустышкой в розовом рту держала на руках.
- Ты чего? – тревожно спросила чуткая Дарья, повернувшись к мужу. – Приснилось чего?
- Приснилось, - буркнул Захар.
- Тот день приснился?
- Какой такой день? – спросил Захар, понимая, о чём спрашивала жена.
- Да тот, что тебе столько лет снится, - вздохнула Дарья, вставая с постели. – Сходил бы в церковь, Захар, помолился, чтобы у Сашке всё путём там было...
- А ты, мать, на что? – огрызнулся Чудинов и тоже спустил босые ноги на холодный пол, покрытый полинявшем линолеумом.
...Тот день Захар Чудинов хорошо запомнил. Память впитала каждый час, каждую минутку того проклятущего дня.
Был тяжёлый день. Понедельник. Или вторник? Захар напрягся, покопался в памяти... Нет, точно – понедельник. И Гришка Малых, бывший колхозный парторг, а теперь его «хозяин», примчался к ним с дурной вестью: Сашку забрали в каталажку! Сашка был младшим сыном Чудиновых. Это его и спасло от Афганской войны. Старшего, Веньку, забрали в десантные войска, а через год вернули в Антоновку в цинке – из-под Кандагара.
А тут новое горе горькое – Сашку, оказывается, в районе повязали. За крупное хищение и бандитизм. Как оказалось, на списанном и отремонтированном им тракторе, который уже со всеми колхозными железками отошёл молодому и хваткому Григорию Малых, он вёз пуда два ржавых труб, свинченных им с автопоилок разбитой колхозной фермы. Милиционеры остановили его в городе, у пункта приёма металлов. В тележке нашли снятые с разрушенной фермы трубы. Повезли в участок. Составили акт. Дело и сегодня для деревни обычное... Задерживали Сашку два сержанта, один из которых учился вместе с ним в одном классе. Сын Захара якобы обозвал одноклассника «плохим словом», составили протокол о сопротивлении при задержании и оскорблении лиц при исполнении. Короче, дознаватель, которому передали все материалы по Сашкиному делу, позвонил Малых, кому теперь принадлежали и трактор, и растащенная по кирпичикам ферма КРС, сообщил о состоявшемся преступлении.
Дарья, узнав от Малых о Сашкином аресте, всплеснула руками, заполошно замоталась по хате, не зная, как вызволить единственного сына из беды.
Захар подошёл к Дарье и громко сказал, зачем-то наклонившись к уху супруги, будто та глухой сделалась от горя:
- Надо в лапу дать!
Дарья кинулась к старому шкафу, перевернула постельное бельё и даже своё «смертное», которое в тайне от Захара помаленьку начала себе заготавливать.
- Вот всё, что есть! – сказала она, протягивая коробочку от конфет мужу. – Теперь отпустит?
Захар пересчитал купюры, в сердцах сплюнул на пол.
- Мало, что ли? – упавшим голосом спросила Дарья.
- Много! – съязвил Захар. – На мороженое следователю хватит.
- Всё что есть...
- А где бусы-то те?
- Какие бусы? – не поняла супруга.
- Ну, что я тебе на свадьбу дарил... Ожерелье янтарное. С армии привозил. Аль запамятовала?
- Ах, бусы! – всплеснула руками Дарья. – Так они ж в сундуке, должно быть. Где им ещё и быть-то? Не на шее же!
- «В сундуке-е!» - передразнил жену Захар. – Давай их сюда!
Жена извлекла с самого дна своей похоронки янтарные бусы и пачку старых облигаций госзайма, перетянутых резинкой.
- Ишь! – восхищённо сказал Захар, глядя на янтарные бусы, которые подарил Дарье в день регистрации. – И время-то им ни по чём! Сияют-то как...Слёзами моря, говорил наш ротный, местные этот камень прозвали. Чист, как слеза. И солнцем светится... Недаром всё, что накопил за два года стройбата, в эти «слёзы» вбухал. Знал, что тебе, невесте моей, как никому подойдёт солнечный камень... Душа у тебя, Дашка, светлая... Солнечная. А вона как обернулось! Недаром, ох недаром этот самый янтарь местные слезами прозвали...
Дарья услышала, как дрогнул голос Захара. С неожиданно нахлынувшей нежностью взглянула на мужа, который прятал от неё повлажневшие глаза. Уж не слеза ли пробрала его огрубевшую за годы несладкой деревенской жизни душу?
- Слёзы моря, - прошептала Дарья в ответ, еле сдерживая себя, чтобы не заголосить, не зареветь в голос. – Может, они-то и высушат наши солёные слёзы... Слёзы от нежданной беды. Лишь бы от Саши беду отвести, дороже сына у нас, Захарушка, ничего нет. Лишь бы помогли эти слёзы моря...Лишь бы помогли...
Серое здание милиции нашли быстро – по мутным и зарешёченным окнам. Допустили их и до Петрова, который уже собирался домой. Дарья, увидев следователя, тут же сникла от страха. Хотя с виду тот был совсем не страшен, скорее даже приятен на вид. Такой чистенький, аккуратненький человечек небольшого росточка, с солидным пузцом, с косо срезанным чубчиком, зачесанным на правую сторону жёлтого лба. Следователь Петров облигации отклонил. А деньги, старое золотое колечко, доставшееся Дарье от матери, взял. И янтарные бусы, «невестин подарок», взял. Молча. Знаками показал, что всё теперь будет с Сашкой в порядке. Ну, год или два условно, в худшем случае...
Всю дорогу домой Дарья вздыхала, охала и тихо плакала, чтобы правивший Князем Захар, не слашал.
Захар злился на себя, на Князя, удивлённо косившего на кнутовище лиловым глазом – на весь мир злился. У свёртка на их деревню, там, где у оврага краснела гроздьями рябиновая рощица, Захар под предлогом малой нужды остановил коня и засеменил к рябинам. Там он надрал алых ядрёных ягод. Потом сорвал длинную былинку покрепче и нанизал на упругий травяной стебель ягоды-бусины.
- Вот, - сказал он жене прежде чем взять в руки поводья, - возьми, Дарка, бусы. Рябиновые. Не янтарь, конечно, но тоже натуральные, природные! Утешься, значит...
Дарья прижала рябиновые бусы к кофтёнке, вытерла слёзы.
- Сберегу, родной, - прошептала она.
...Сашке Чудинову дали по полной – пять лет в колонии общего режима. Не помогли ни просьбы Захара, ни слёзы Дарьи, ни её неразменное счастье - расчудесные янтарные бусы, которые даже в тени, там, где не было солнца, светились счастливым тёплым светом.
«Может, вернёт бусы следователь-то, коль обещания не сдержал? - думал Захар, возвращаясь домой с суда. – Завтра же наведуюсь к этому Петрову, кроту плешивому... Может, совести у человека хоть граммулька осталась... Отдаст невестин подарок, коль слова не сдержал».
На другой день после суда над Сашкой, встретиться со следователем Петровым не получилось. Не смог увидеться Захар с «кротом лысым» и через год, и через три года... Человек ведь только предполагает, а располагает вовсе не он сам...
Как-то, когда грозовые тучи выползли из-за горизонта и повисли над Хдынинским лесом, Захар Чудинов запряг Князя (всех любимых коней Захар называл одним именем – Князь) и поехал по заданию фермера Малых, у которого теперь работал и конюхом, и плотником, и кузнецом, по делам в район. И вдруг, нежданно-негаданно, в каком-то ОАО, где Захар получал нужные к тракторам запчасти, встретил следователя Петрова. Тот, как оказалось, теперь и был хозяином того нужного Чудинову ОАО по запчастям. Постаревший, но ещё хорошо узнаваемый «лысый крот» не узнал Чудинова. И только бросил на ходу Захару:
- Чудинов? Нет, не помню... Я уж давно следователем не работаю. Хотя думаю, что я сделал всё по закону. Закон суров, гражданин, но это – закон!
- А за какой такой закон или хрен собачий моему сыну пятерик тогда дали? За ржавые железяки? Или мало вам дали на лапу? – забухтел Чудинов, сверкая глазами. – Ты колечко, деньги себе оставь... Бог с ними. А невестин подарочек, мил человек, всё же верни. Несмотря на давность лет, верни!
Петров, мельком взглянув на сонного охранника за барьерчиком, пожал плечами:
- Какой такой невестин подарок?
- Бусы янтарные! – выпалил Захар.
Бывший следователь помолчал, покатал желваки на скулах.
- Да ты же пьян, скотина! – прошипел Петров. – Бусы, понимаешь ли! Какие такие бусы?.. Домой убирайся, гражданин Чудинов, или охране скажу, чтобы тебя поучили уму-разуму...
Захар смачно плюнул на пол, цветасто, с вывертом, выругался и пошёл к своему коню, тоже названного им Князем, который томился в ожидании у здания Петровской конторы.
- Давай, Князь, трогай! Домой поедем! Подальше от сволочей этих!..
И в сердцах посвистел кнутом над чутким лошадиным ухом.
На какой-то улочке Захар остановился у сияющей нержавейкой квасной бочки, напиться.
- Что, пересохло, дедушка? – спросила молоденькая продавщица. – К дождю парит.
Захар глянул на Князя.
- Коня бы напоить, милая.
- Квасом, что ли?
- Пивом, - буркнул расстроенный Захар. – С воблой.
- Не обижайтесь, - улыбнулась продавщица и выставила ведро с водой из-под бочки. – Пусть попьёт и коняга, воды не жалко.
Пока Князь жадно пил, Захар пошёл к газетному киоску. Мельком прошёлся глазами по глянцу журналов с полуголыми бабами на обложках и остановил взгляд на жёлтой нитке пластмассовых бус.
Разобрал цифры на ценнике. Оказалось, не дорого – как раз по выделенным Дарьей деньгам.
- Янтарные? – спросил он киоскёршу.
- Янтарные – это в «Самоцветах», - насмешливо бросила киоскёрша. – У нас - народная бижутерия.
- Давай твою бухгалтерию...Народную.
- Внучке, что ли? – удивилась выбору старика продавщица.
- Невесте, - серьёзно ответил Захар.
Дождь, собиравшийся всё утро, застал их уже поздно вечером, на подходе к тому хлипкому мосточку через овражек. Дождь влил нетерпеливо, зло, напористо. Подсохшая за день дорога разом раскиселилась. Князь поскользнулся и удержался на ногах благодаря лишь оглоблям.
- Что, Князюшко, тяжко тебе? – спросил Захар, слезая с телеги. – Недалече уже до дома.
Перед мостом Князь встал как вкопанный, глядя на мокрый щербатый настил.
- Ну, передохни, передохни, браток, - пожалел Захар Князя. – Соберись с силёнками.
Захар опять взял коня за железное кольцо на узде, но Князь упёрся, сверкая в темноте кровавым глазом.
- Ты что, Князюшко? – спросил коня Захар. – Не ночевать же нам здесь, в лесу, а? Боишься, брат? Я и сам боюсь. Но, коль ступили на первое бревно, пошли вперёд дальше...Назад лошади не ходят.
По лошади ручьями стекали дождевые струи. Князь кивнул головой, всхрапнул для смелости, и, пересилив себя, сделал второй шаг.
- Смелее, брат, смелее, - шептал Захар, как заклинание. – Я с тобой, сынок! А вдвоём не так страшно. На двоих у нас целых шесть ног. Устоим, парень!
У прогнившей опоры под мостом что-то предательски крякнуло, и скользкие брёвна задёргались, застучали друг о дружку, подкатываясь к накренившемуся краю. Князь испуганно рванулся, брызнул пеной в Захара, пытаясь вырвать себя из шевелящихся под копытами бревен, и почти вырвался на спасительное место, - да оступился и заскользил мокрым копытом в чёрную щель между слегами.
- Всё, - сказал вслух сам себе Захар, глядя, как зажало лошадиную ногу промеж брёвен, - отъездились, кажись.
И всё-таки каким-то чудом, зверским напряжением всех своих истершихся в работе жил Князь вырвался из западни, свалив телегу на бок и до крови изодрав себе коричневый шерстяной бок об острые края перил. В воду плюхнулся и один из ящиков с запчастями для тракторов.
На очистившееся от туч небо выкатилась полная луна. Захар полез в карман, чтобы достать тряпицу, служившую ему носовым платком, протереть слезившиеся от напряжения глаза. Но вместе с тряпицей негнущиеся пальцы зацепили «бижутерию» - купленные для Дарьи бусы. Взамен тех, которые отдали, спасая от тюрьмы своего Сашку. Хлипкая ниточка оборвалась от резкого движения руки, и прозрачные бусинки дождём посыпались в темную воду.
- Ай, яй-яй! – запрыгал на берегу Захар. – Бу-у-сы!..
В зажатом кулаке Чудинова остались всего три желтеньких шарика – вот и вся «народная бухгалтерия», подарок невесте. Захар вглядывался в чёрную воду, всё прибывавшую и прибывавшую после ночного ливня. Какие там шарики, и ящика с дорогими запасными частями видно не было. Но Чудинов не думал о ящике. Бусы! Новый «невестин подарок»! Вот чего было жаль до слёз.
Шагах в пяти от берега, когда холодная вода дошла до его груди, он увидел нитку от бус, купленных в киоске. Та зацепилась за поросль куги и трепыхалась на лёгком ветерке. Из-за туч вынырнула Луна.
- Подсвети, милая, - взмолился он, глядя на лунную дорожку на водяной ряби. – Не подведи.
Захар подышал, не решаясь нырнуть, потом перекрестился и присел в воду. Он долго шарил по илистому дну окоченевшими пальцами, но не нашёл ни одной новой бусинки. На мосту призывно заржал конь.
- Ща, Князюшко, ща... – хрипло отозвался Захар. – Только заберусь на берег.
Круглолицая луна то пряталась за редкие облачка, то вновь освещала мост, воду, человека и лошадь своим мёртвым холодным светом. Будто играла с Захаром, бесстыже, по-бабьи подмигивая ему из-за небесной кисеи.
Наконец он из последних сил забрался в телегу.
- Всё, Князюшко, - прошептал Захар, лежа на мокрой сенной подстилке. – Домой, родной! К Дарьюшке...
Боль в спине стреляла уже самым крупным своим калибром. Захар, глядя в ночное небо, вспомнил про потерянные на берегу резиновые сапоги, но только чертыхнулся. Он не помнил, говорил ли Князю привычное «но!» - умная лошадь сама медленно тронулась, хорошо зная дорогу к родному дому.
...У околицы Антоновки Захар малость оклемался. Постепенно Чудинов приходил в себя. Охая, он сел, подобрал распущенные вожжи. Телега жалобно скрипела. Князь тянул из своей последней лошадиной силы.
Деревня давно спала, и лишь в окошках дома Чудиновых горел электрический свет.
Телега последний раз скрипнула, Князь, наклонил голову и заржал у знакомой хаты. На крыльце, набросив фуфайку на плечи, стояла бессонная Дарья.
- Господи! – всплеснула руками жена Захара. – Господи!.. А грязён-то, а вымок!.. А босой-то чего? Тебя били, что ль, Захарушка?
- Да не били, не били... А хоть бы и били – чего мне сделается? – сказал Захар, выпрягая Князя. – У нас зелёнка и пластырь есть?
- Поранился? – заглядывая в глаза мужа, спросила Дарья.
- Да не я, - буркнул Захар. – Князь бок разодрал малость.
- Щас, щас принесу!
Она, сбросив фуфайку, бегала то к лошади, то к Захару, приговаривая, как заклинание с уже лёгким сердцем:
- Господи, слава Богу, что все живы!
Захар ещё раз осмотрел рану на боку лошади, потрепал Князя по спутанной гриве.
- Ничего, брат, ничего... До свадьбы заживёт.
Потом достал из кармана три оставшиеся бусинки, зажал их в кулаке и тяжело сел на лавочку возле палисадника. Она села рядом, укрыла фуфайкой замёрзшего мужа, хотя сама дрожала от пережитого и ночной прохлады.
- Пойдём в дом, Захарушка! – позвала она мужа. – Закоченел ведь совсем...
Он молча кивнул, при помощи жены тяжело встал и кое-как доковылял до лавки на кухне.
- А я вся извилась прямо! – причитала Дарья. – Где ты? Что с тобой? Ночь на дворе, ливень...
Захар разжал кулак, на его крупной ладони, перерезанной глубокой линией жизни, сверкнули в жёлтом свете лампочки три чудом сохранившиеся бусины.
- Это тебе, - сказал Захар. – В городе купил. Да вот не уберёг, не довёз невестин подарок – разбежались с нитки бусины, в воду попадали...
Дарья услышала, как задрожал голос мужа. Ей даже показалось, что Захар заплакал.
- Я щас, Захарушка, щас, - сама с трудом сдерживая слёзы, встала с лавки Дарья. Она покопалась в том самом заветном сундуке, где когда-то хранилось янтарное ожерелье, и вернулась к плачущему Захару.
- Захарушка! Милый!.. Ты что, дружок? – прошептала Дарья и погладила старика по ещё мокрым волосам. – Вот ведь твой подарок! Рябиновые бусы... Помнишь, ты мне их подарил, когда от следователя ехали... Ну, от того гада, что ожерелье взял, а Сашке не помог... Кинул, как писал потом Сашка из колонии. Я их на нитку нанизала – и в бабушкин сундук, на счастье.
И с этими словами Дарья протянула Захару нитку рябиновых бус. Ягоды, конечно, давно высохли, потеряли свой алый цвет, но разве в цвете было дело?
- Дарьюшка-а-а! – только и выдохнул Захар и до крови прикусил губу, чтобы уж совсем не разреветься. Он старался сдерживать рвущиеся из груди всхлипывания - и не мог этого сделать. Жалко было утонувшие под мостом бусы, жалко было погибшего в чужих горах Веньку, живого, но непутёвого Сашку, уже сделавшего вторую ходку в места не столь отдалённые... Жалко было верного друга Князя, продравшего до крови свой шерстяной бок... Жалко было и себя, и Дарью, своим последним теплом согревавшую его озябшую от несправедливости душу.
До слёз было обидно было, что не перевелись ещё на нашей земле такие клопы-кровопийцы, как следователь Петров, что не часто говорил он добрые слова Дарье, и что теперь, на закате жизни, уже не наверстаешь упущенное. Как не вернуть те, канувшие в чёрную воду бусины. Что упало, то пропало...Да слава Богу, не пропало то главное, вечно живое, истинное и вечное ради чего и живёт человек на Божьем свете – Любовь и Сострадание человека человеку.
Боль глодала его измученную спину, но нестерпимее была боль душевная, которая после нечаянной встречи с Петровым жгла раскалённым гвоздём всё нутро. И всё это, пережитое, но ещё не отболевшее, выходило теперь наружу солёной слезой, которую он копил в себе всю свою долгую и трудную жизнь.
- Ты поплачь, поплачь, Захарушка, - прижимала мокрую мужнину голову к тёплой груди Дарья. – И я с тобой тоже поплачу... Легче будет обоим. Легче, когда вместе...
Так они молча плакали в той памятной ночи. И обоим действительно становилось легче. Словно не словами, а слезами исповедовались они, прожившие бок о бок не один десяток лет, друг другу, облегчая истомившиеся в ожидании счастья души свои. Но именно только сейчас, в этот коротенький миг весенней ночи, Захар и Дарья почувствовали себя очень нужными друг другу, до боли в сердце близкими и родными – значит, не смотря ни на что счастливыми людьми.
