ОЛЕНИКИ БЕГУТ

Элла Жежелла

 

Я приоткрыла левый глаз. Взгляд устремился в небо. 

—  Она умерла, но мы всегда будем её помнить! – вдохновенно причитал Паша, стоя надо мной. 

Кто-то из ребят, кажется, это заметил, и пристально вгляделся в моё неподвижное лицо. Я поспешно закрыла глаза. Умерла же! 

—  Нам будет так её не хватать! О-о-о! На кого ж ты нас оставила? —   вторила «плачущим» голосом большеглазая девчонка в зелёном платье, кривя губы так, что, казалось линия губ соскочит с лица. 

Странно о ней рассказывать так. Сейчас-то я знаю, что зовут её Катей. Это большеглазое создание уведет у меня первую любовь. 

—  Ну, вот. Я забыл, что говорить надо! – расстроился рыжий мальчик с неправильным прикусом. Через несколько лет он меня ударит по наводке Катьки, сопровождаемый «Врежь этой дуре!». 

—   Её застрелили! – нахмурился Пашка. —   Из ружья, понимаешь ты это? А ты не знаешь, что сказать? – он, защищая меня, разобьет этому рыжему челюсть. 

—  Ну… Ээээ… Аааа… Без Вероники нам будет так скучно! Она же придумывала столько интересных игр. 

—  Стоп! – поднялась я. – Какая еще «Вероника»? Я же олениха, забыл? Давайте по-новой! 

О, как мне нравилась эта игра. Суть проста: мы с ребятами —   олени. Весь день мы резвимся на поле, прыгаем, бегаем. Я – мать-олениха, они – оленята. Потом – самое интересное! – в лес вторгаются охотники, для которых убийство зверят – забава. И мать-олениха, защищая детей, подставляется под пули, да и помирает посреди двора. Ребята-оленята оплакивают её. Как это упоительно – хоть на секунду ощутить, что твоё существование заботит окружающих. Я и не знала, почему для меня это так важно. 

Мне хотелось, чтобы именно плакали, а не, например, восторгались, падая ниц. Видимо, уже тогда была склонна к трагизму. 

Только я открыла рот, чтобы снова закричать: «Охотники», как к нам подошла тётка. Впоследствии выяснилось, что это была мать Пашки. «Свекровушка» моя, несостоявшаяся. 

—   Вдруг упадёте – голову расшибёте… —   начала она. 

—  Детям полезно бегать, —   просветила я. Так говорили мои родители, когда гости сетовали на мою чрезмерную активность. – Пусть носятся, пока молодые, —   снисходительно махнула рукой я, подражая своему папе. 

Тётка смерила меня странным взглядом. 

—  Так это ты всех детей на уши поставила? – спросила она. 

Я приосанилась. Мне казалось, тётка делает комплимент, хотя интонация не располагала к такой мысли, гаденькая такая. 

Она достала сигарету и затянулась. Вот сейчас меня это возмущает донельзя - курить при детях «свекровушка» не постеснялась -  отравляла наши неокрепшие лёгкие, зато смела смотреть на ребёнка с насмешкой! 

—   Раньше я тебя здесь не видела! 

—  Да, мы недавно переехали! В первый подъезд! – я всегда разговаривала с восклицательными интонациями. 

—  Ясно, —   многозначительно ухмыльнулась она и отошла. 

________________________________________ 

Вечером я вышла на улицу—   в хлебный магазин, находящийся во дворе.  Проходя мимо лавочки, на которой сидели мамаши и бабушки. Завидев меня, родительница Паши горячо заговорила: 

—  Вот эта Вероника —   дочка того майора, который в первый подъезд въехал. 

—  А-а-а! —   на меня воззрились несколько пар глаз. 

—  Это она по двору носится. 

—  А я ещё видела из окна, когда никого из детей не было, она скакала с совком и сама с собой говорила! 

—  Правда? Неужели? 

Ага, это было правдой. Только не с совком, а с лопаткой, и не скакала, что уж так, а в песочнице сидела. И не разговаривала я с собой, просто что—  то напевала вполголоса. 

Когда я возвращалась из магазина, они снова замолчали и вперили в меян свои взгляды, рассматривая с головы до ног. 

—   Странно: родители, вроде, приятные такие… 

—  … особливо майор! Хи-хи. Ничего так мужчинка.

—  … а дочка – странненькая… 

—  Страх Божий вообще.

В общем-то, всё, что говорили эти незнакомые женщины было правдой, но не могла избавиться от ощущения, что меня оскорбляют. 

________________________________________ 

—  Ты преувеличиваешь, Вероника, —   сказала мама. —   Это ВЗРОСЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ. Какой им резон говорить про тебя? Подумай сама! 

Я решилась посмотреть на маму. 

—  Вероника, в тебе нет ничего, совершенно ничего... плохого. Ни внешне, ни внутренне. Ну, может, людям кажется странным, что ты у меня такая восторженная, постоянно носишься... Но здесь, в Nске, просто люди такие. Заторможенные немного. Их, возможно, удивляет твоя активность. 

—  Почему ты мне не веришь? 

________________________________________ 

Ночью я подслушивала под дверью. Да, это нехорошо, знаю. Просто не могла уснуть. 

—  Да-а, тяжело придётся Веронике среди обыкновенных детей. Для этого города она уж слишком… непосредственная, —   говорила мама. 

—  И что? Загонять её в тесные рамки, как это делают другие? – вопрошал папа. —   Почему непоседливые дети так раздражают некоторых взрослых? Заграницей детей воспитывают иначе: им разрешают всё. До определённого возраста. А у нас – с самого детства приучают подавлять свои эмоции, сидеть, сложа руки. 

—  А, может, это не так уж плохо? – задумчиво произнесла мама. 

—  Что ты ей сказала? – вдруг спросил папа.  

—   Ээээ… что ей показалось. 

—  Почему? – возмутился папа. 

—  Я не могла дискредитировать взрослых в её глазах. Для неё старшие должны быть авторитетом… Я с детства внушала Веронике, что всё, что говорят взрослые —   правда. Но это-то, вроде как, она правдой посчитать не должна… вот и сказала… 

Она и впредь говорила так. «Тебе просто послышалось» и «не преувеличивай», «они правы».

Ведь взрослые правы всегда. 

________________________________________ 

Рано утром я вылетела на улицу. 

Над двором угрожающе нависала всё та же туча. Демонстративное поведение! 

—  Давайте в «Олеников»! – с ходу закричала я. 

Дети приостановили свою деятельность – они что—  то строили из песка, воззрились на меня. 

—  А мы не будем ни в каких «Олеников», —   сказала Катя, подмигивая другим, те радостно захихикали. Кроме Паши – «оленёнка», который всегда плакал по мне правдоподобнее всех. 

—  Почему? – растерялась я. 

—  А в неё играют только дебилы! Как ты! Гы-ы-ы! – засмеялась Большеглазка, не сводя с меня глаз. 

—   Мы с такими не ходим. 

—   Мне мама запретила с тобой играть. 

Во двор вышла мать Пашки: 

—  Пойдём отсюда, скорее! 

—  Нет! – это был первый и единственный раз, когда он попробовал не согласиться с матерью. 

—  Пойдём! – и она потащила сына за руку. 

—  Вероника! Я всё равно твой друг, —   крикнул мне Пашка, перед тем, как его спину поглотил подъезд, а дверь захлопнулась. 

Тоже самое он скажет мне много лет спустя, перед тем, как уйти навсегда, предварив этими словами последующие: «… но мне не нужна женщина, за которую нужно оправдываться». 

________________________________________ 

Я поднималась на свой этаж по лестнице, морально ободранная. Смотрела на стены, представляя, как на них появятся надписи: «Вероника – псих», и т.д. Если, конечно, ОНИ запомнили, как меня зовут. 

Правда, пока никто из ребят не знает, где я живу, но это дело времени. 

Никаких эмоций не было, плескался лишь осадок от них, сравнимый со словом «синька» —   такой же иссиня—  фиолетовый. 

Дома я  долго ходила по своей комнате из угла в угол, и жалела, что у меня не разбита губа. 

Тогда можно было бы смотреть на себя в зеркало, наполняясь до краев тихой ненавистью к ребятам. Странное слово – «ненависть»: звонко начинается, но буква «т» ломает его на конце, раскрываясь, как зонтик, упирающийся в спину мягкого знака. 

Какая дура! «Давайте, я умру, а вы все будете плакать!..» 

Я взяла чёрный маркер, вышла на лестничную площадку и начертала на стене: «Вероника – чокнутая». Лучше сделать это самой. Другие выражались бы в не столь щадящей форме.

Впоследствии, если мне доводилось спускаться пешком, я смотрела на эту надпись, и она казалась мне воплощением собственной трусости. Всё-таки, я боялась узнать, что бы ОНИ написали на самом деле. 

________________________________________ 

О, как было упоительно, когда по мне сокрушались «оленята»! Я чувствовала себя нужной всем и сразу. Кто бы подумал, что расплачиваться за это ощущение нужности всем и сразу придётся долгими годами одиночества… 

Ну и ладно. Что было – то прошло.